И всё и вся против него: толкотня и старческий пердёж с храпом, хрипом, стоном-скрипом. Далее проглядывает поэзия молодого минимализма со старческим скупердяйством.
Там ноупанцирные сетки, неудобства псевдопуговичных матрасов и мастурбационнопрочных памперсов.
Разные неонемецкие запахи.
Всё такое прочее, сопровождающее внедомашний сон со страхом иногосударства.
Выходки тела типа наноиспарины.
Шумные демонстративно, ночные внизсхождения соседа – модифицированного конвертора: со второго коечного этажа методом спрыжка неуклюжего ленивца.
Луноходским бегом в санузел! Там за тебя всё сделает автомат! Главное – сесть не мимо автомата, а ровно на него… и отцентровать руль! Заднеприводный, разумеется.
Житейские тропы с фигурами, которые в противовес литературе лишь усложняют житьё-бытьё: разные аллегорические гиперболы, ироничные литоты, метафоричные метонимии и синекдохи, мать их всех. Такие вот как: непохожесть на родную спальню, ни одного клопа, ни одного таракана, как это мешает, да ладно пережили, сам таков… Автор терпел до утра… Малёха терпел до утра…
Далее шли анафоры, антитезы, инверсии…
А не рассказать ли тебе сказку про белого бычка…
Пропускаем всё это. Была правка, была-была, теперь это всё налицо.
Ах, на лицо. Нехай на лицо, это ж не сперматозоидный крем…
Да и он Малёха – не баба, а современный вьюнош!
Которому папа вовсе не отец, а именно папа-кошелёк.
Не грех на такого папу накричать, а чтоб папа не рыпался, потребовать с него бабла, при этом сделать «всёравновлюблённый» вид.
А как дошёл Малёха до простой мысли, что всем глубоко наплевать на его авторизованную акустическую физику, взял да и сам, причём, специально не маскируясь, разразился химическим громом.
Это всё прелюдия к метеоризму была – к славной такой рыцарской традиции.
А хотелось бы на самом-то деле Крохе-Малёхе некисло и вслух выразиться, что последняя папина эконом-затея с завтраком ему совсем не по нраву.
Но он пока молчит и думает о форме подачи столь реакционной мысли, а также надеется на наличие в группе хоть чуть-чуть сочувствующих ему.
Пронзительно умная, страшная догадка, подогнанная к автору наивным и прямым, как младенец, Малёхой: а действительно, нравится ли взрослым то, что для молодёжи – дерьмо и смерть?
Вот она какая преемственность поколений! Вот она где правда зарыта!
А, правда, где?
Где-где?
Так и хочется ответить в рифму, которая у каждого русского на слуху. Но нельзя. Стараемся быть умеренными леваками. Отвечаем культурно: в ямке у ворот Макдональдса.
2
Вот сейчас и понаблюдаем независимо.
Помилуй боже, врать и дерзать против живого смысла и такой же бессмыслицы! Всё будет свершаться методом диктофона – до тех пор, пока он не будет замечен и погашен ревностными правоведами в лице Клинова Ксан Иваныча – ему эта стенография режет мозги.
Он не понимает ещё, что именно эта стенография – сама святость, и что она именно лечебное средство, а не издевательство: посмотреть, помолиться и – шмяк – всё плохое в корзинку, в отмолельню грехов, так сказать, и сяк вымолвить.
И ещё запомнится это утро в деталях, но только в нужных минимально деталях, иначе, ежелив с деталями, растянется текстовина как натяжное французское небо Экстензо аж до Парижа.
Прага де, уже наступала читателю на пятки.
Врут: не писал Кирьян Егорович о Праге, ибо он пишет не сытную с порохом и кровью «Войну и мир», и не «Графоманию»1 с весёлыми девочками недоделанного клана «ЖУИ», где бьют они друг дружку по мозгам… Слава богу, не палками, а подушками.
Летят из тех перья и пух, не верблюжья шерсть, не говно шелкопрядов, добавляемое для массы. Ну и китайцы, какой же жмотный народ…
Какой занудный сам Кирьян Егорович, мысли теряет на ходу… О чём писалось-то? Да и не важно, главное, чтобы писалось бы хоть бы что, пусть бы даже выпрыгивали из Кирьяна Егоровича обычные жевательные шванки.
Словом: в сохранности всё, ещё благодаря прекрасной зрительной и умственной памяти Кирьяна Егоровича, хоть в последнем и имеются сомнения.
А стиль назовём «минималистским разговорным стилем»: материальных деталей тут весом-то всего на пару кило. Можете сами проверить.
3
Непонятливый с утра Бим: «Я чёрствый?»
Малёха бурчит сквозь зубы. Ему не нравится Бим. Бим не примитивно чёрствый, Бим тупо пьяный со вчерашнего.
Едва посмотрев на еду, голодный Малёха ставит на неё клеймо стопроцентной некондиции. Он в полном унынии.
– Вот ч-чёрт! Опять говно.
Да-да, автор будто в воду смотрел, угадав молодёжное определение качества пищи.
– Ну смотри, смотри чё, чё тебе? Вот хлеб, сыр, вот это самое. Чё? Чё? Чё! Хлеб, сыр, масло, – хвалит завтрак генерал-отец.
Старички-неродственники боковым зрением и не без иронии наблюдают за процессом кормления Ксаниванычева сына. Они бы такого огрызания со стороны своих детей не допустили бы. Ещё бы приструнили, цыкнув. Или прочли бы лекцию о перестроечном времени. И сравнили бы постперестроечное время с дальним, уменьшенным в сто крат отзвуком голодомора. А их настоящее время, если мерить по одной линейке, соотнесли бы с царским столованием для иностранно прибывших бояр.
– А Чё бог послал! – говорит Бим нравоучительно, многозначно и под восклицательный знак громозвучно и с рыгом в свой поедальный прибор, будто в микрофон при радиозаписи предвкуше'нной молитвы, предназначенной тюремным петушкам и феям траха, посаженным в Новом году за один многострадальный стол с ёлочкой посередине, где можно не только здоровски отобедать, но и с изыском оттянуть как Снегурочку, так и самого товарища Деда Мороза.
Аж подпрыгнули в тарелке вкуснее некуда кусочки.
– Даж очи всѣхъ на Тя, Господи, уповаютъ, и Ты даеши имъ пищу во благовременiи: отверзаеши Ты щедрую руку твою и исполняеши всякое животно благоволенiя. Цыть, грешники! Хрясь поварёшкой в твердь, млин, лбяную!
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Ссылка на второй роман автора цикла «Чокнутые провинциалы».
